О`Санчес - Постхвакум
Чутье подсказало ему, что — можно уже, пора: Булула ошеломлен. Рука болела, но оставалась цела, слушалась верно.
Хвак прыгнул чуть вбок, ударил, и опять слева.
Булула упал.
Хвак, соблюдая осторожность, подбежал к поверженному противнику и правым кулаком, как молотом, ударил его в лоб. Булула потерял сознание и надежду подманить поближе потерявшего бдительность соперника, он устал, навсегда устал, глаза его закатились.
Хвак ухватился за коготь на руке — скользко… Обтер пальцы об набедренную повязку — обхватил вновь, уперся ногой, поднатужился и выломал коготь. Ничего он не ядовитый, соврал сотник. Но большой и острый, и очень твердый этот коготь! Хорошо.
Хвак вспорол Булуле брюхо, добыл оттуда трепещущую печень и поднял ее над головой.
Трибуны бушевали! И вдруг — стихли, послушные внезапному всеобщему любопытству: что этот тип собирается делать? Неужели сожрет???
Королевская ложа была пуста в этот день и Хвак переориентировался на ходу: он как бы начал триумфальный обход арены с печенью Булулы в поднятой руке. Кровь из печени пахла мерзко, но возбуждающе, стекала по руке, в подмышку, на бок и ниже, на набедренную повязку, в пах… А Хвак пробирался назад, все ближе к Восточным воротам, откуда его выпустили на Булулу…
Вот он остановился, согнул руку в локте, укусил печень — трибуны опять взревели! Хвак не глядя отбросил печень за спину, а сам, чавкая на ходу, ринулся в проем, единственный незащищенный магией и решеткой, потому что сюда его никто не ждал. Ни его, ни Булулу, накрепко приученного к Западному входу. Запор-то был на калитке, которая в решетке, но сломать его — чихнуть полраза! Чутье, которое не стало еще полноценным колдовством, подсказало Хваку дальнейшее. И хитрость: не даром он не спешил кандалы сдирать, а рассмотрел и изучил как бежать да куда бежать… В предбанник, потом по коридорам в темницы, оттуда выломать двери в казарму, они почему-то наружу открываются, оттуда во двор казармы, оттуда в привратье, а там уже и на улицы! И прочь из города!
И только задним числом уже, будучи в полной безопасности, Хвак перепугался прошедшего: а ну как и вправду бы оскопили? Да еще бы и ослепили? Ух, ты! И главное — за что?
…Почему это Матушка все вроде как вздыхает? Все нормально, ничего же с ним не случилось? Все хорошо, Матушка, к прежнему возврата не будет, он же поклялся: он теперь станет тихо жить, бережно к будням и безмятежно. И здесь, и там, и вчера, и завтра, и потом, сколько жизни хватит.
Атлантида большая, найдет он себе тихое местечко. Лишь бы жить и жить, чтобы воздух, небо, солнце, травы, песни, птицы, еда с питьем, игры, танцы, женщины… скромно, в общем, жить, сколько отмеряется…
И отмерялось Хваку после этого дня почти двадцать тысячелетий такой жизни, какой он хотел, потому что Матушка почему-то любила непутевого своего приемыша и жалела его.
И жил он, и скитался по миру Земли, меняя обычаи, страны, языки и спутников жизни, до тех пор пока не пришла ему предначертанная пора породить сына и уступить ему место на Матушкиной груди.
Последнее из имен его было Петр Силыч, колдун дядя Петя, а сына его назвали Алексеем, Лехою.
Notes
![Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи [HL]](/uploads/posts/books/159613/159613.jpg)
